Неточные совпадения
— Вспомните, что
русский барин Герцен угрожал царю мужицким топором, а затем покаянно воскликнул по адресу царя: «Ты победил, Галилеянин!» Затем ему пришлось каяться в том, что первое покаяние его было преждевременно и наивно. Я
утверждаю, что наивность — основное качество народничества; особенно ясно видишь это, когда народники проповедуют пугачевщину, мужицкий бунт.
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно
утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости
русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа в своем праве жить так, как он живет.
«Писать надобно, разумеется, в тоне пафоса. Жалко, то есть неудобно несколько, что убитый — еврей, — вздохнул Самгин. — Хотя некоторые
утверждают, что —
русский…»
Славянофильство прежде всего
утверждало своеобразный тип
русской культуры на почве восточного православия и противопоставляло его западному типу культуры и католичеству.
Русские социологи 70-х годов XIX века, критиковавшие натурализм в социальных науках,
утверждали субъективный метод в социологии и этим вызывали насмешки марксистов, которые считали себя объективистами, хотя и ошибочно [Н. Михайловский и П. Лавров.].
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и
русская литература, и
русская мысль, и жуткая судьба
русских писателей, и судьба
русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право
утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.
В каком же смысле
русское народное православное сознание верит в святую Русь и всегда
утверждает, что Русь живет святостью, в отличие от народов Запада, которые живут лишь честностью, т. е. началом менее высоким?
Но с не меньшим основанием можно было бы
утверждать, что
русская душа — мятежная, ищущая, душа странническая, взыскующая нового Града, никогда не удовлетворяющаяся ничем средним и относительным.
По-другому, менее последовательно, чем Л. Толстой, но также отвергла исторический и
утверждала «частный» взгляд на жизнь значительная часть
русской интеллигенции в своем традиционном миросозерцании.
И во-первых, люди специальные и компетентные
утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим
русским монастырям, весьма лишь недавно, даже нет и ста лет, тогда как на всем православном Востоке, особенно на Синае и на Афоне, существуют далеко уже за тысячу лет.
Какие же идеальные
русские начала
утверждали славянофилы?
В противоположность марксизму он
утверждает свою веру в стихийность народа, и прежде всего
русского народа.
Гарнак
утверждает, что у
русских есть склонность к маркионизму.].
Несостоятелен панславизм в этой форме, в которой он его
утверждал, и ложна его идея
русского Константинополя.
Голубка кладет только два [Я видел более десяти гнезд витютина и всегда находил по два яйца] яйца или три (как
утверждают иные охотники), бледно-розового или бланжевого цвета, обыкновенной куриной формы, но гораздо крупнее и круглее яиц
русских голубей.
Но мы не об литературе начали говорить, мы заговорили о социалистах, и чрез них разговор пошел; ну, так я
утверждаю, что у нас нет ни одного
русского социалиста; нет и не было, потому что все наши социалисты тоже из помещиков или семинаристов.
— Вот это хорошо! Как можете вы
утверждать такой парадокс, если только это серьезно? Я не могу допустить таких выходок насчет
русского помещика; вы сами
русский помещик, — горячо возражал князь Щ.
Одни
утверждали, что он в Петербурге, но что его нельзя узнать, потому что он ходит переодетый, в синих очках и с выкрашенными волосами; другие
утверждали, что видели Райнера в Париже, где он слоняется между
русскими и всякий день ходит то в парижскую префектуру, то в наше посольство.
Я, разумеется, далек от того, чтобы
утверждать, что
русская жизнь имеет исключительно дело с берейторами, идиотами и расточителями, но для меня вполне несомненно, что всякое негодующее и настойчивое слово, посланное навстречу расхищению и идиотству, неизбежно и как-то само собой зачисляется в категорию"неотносящихся"дел.
Я не говорю, чтоб отношения
русского культурного человека к мужику, в том виде, в каком они выработались после крестьянской реформы, представляли нечто идеальное, равно как не
утверждаю и того, чтоб благодеяния, развиваемые
русской культурой, были особенно ценны; но я не могу согласиться с одним: что приурочиваемое каким-то образом к обычаям культурного человека свойство пользоваться трудом мужика, не пытаясь обсчитать его, должно предполагаться равносильным ниспровержению основ.
Люди эти слывут в земстве дельцами, сочиняют формочки с бесчисленным множеством граф, называют себя консерваторами, хвастаются связью с землею,
утверждают, что «
русский мужичок не выдаст», и приходят в умиление от «Московских ведомостей».
После С.А. Юрьева фактическим редактором «
Русской мысли» стал В.А. Гольцев, но
утвердить его редактором власти наотрез отказались, считая его самым ярым революционером.
Утвердили Н.П. Ланина редактором-издателем: пусть рекламирует шипучие воды и
русское шампанское. Но и с новым редактором газета не шла.
Весной 1896 года «
Русские ведомости» обратились ко мне с просьбой дать для них описание коронации. Кроме меня, должны были еще участвовать от них два корреспондента. Подали мы трое — я, Лукин и Митропольский в коронационную комиссию заблаговременно список на три лица, но охранное отделение
утвердило только двух, а меня вычеркнуло, и редакция возвратила мне мои две фотографические карточки в полной неприкосновенности, поручив мне только давать для газеты уличные сцены.
— Достоевский полемизирует с рядом статей в тогдашней
русской печати, авторы которых (В. И. Даль, И. С. Беллюстин)
утверждали, что грамотность вредит простонародью, способствуя росту числа уголовных преступлений.]
Рассуждая о моей книге и вообще о евангельском учении, как оно выражено в нагорной проповеди, иностранные критики
утверждали, что такое учение не есть собственно христианское (христианское учение, по их мнению, есть католицизм и протестантство) — учение же нагорной проповеди есть только ряд очень милых непрактических мечтаний du charmant docteur, как говорит Ренан, годных для наивных и полудиких обитателей Галилеи, живущих за 1800 лет назад, и для
русских полудиких мужиков — Сютаева, Бондарева и
русского мистика Толстого, но никак не приложимых к высокой степени европейской культуры.
Впутался Максим, начал горячо
утверждать, что
русские проповедники умнее татар, а дядя Марк сразу и погасил огонь его, спросив...
— А именно вот на какую: все полагают, что на Руси жизнь скучна своим однообразием, и ездят отсюда за границу развлекаться, тогда как я
утверждаю и буду иметь честь вам доказать, что жизнь нигде так не преизобилует самыми внезапнейшими разнообразиями, как в России. По крайней мере я уезжаю отсюда за границу именно для успокоения от калейдоскопической пестроты
русской жизни и думаю, что я не единственный экземпляр в своем роде.
Ныне, по-видимому, эти отличнейшие традиции приходят в забвение. Подавляющие события последнего времени вконец извратили смысл
русской жизни, осудив на бессилие развитую часть общества и развязав руки и языки рыболовам мутной воды. Я, впрочем, далек от мысли
утверждать, что в этом изменении жизненного русла участвовало какое-нибудь насилие, но что оно существует — в этом, кажется, никто не сомневается. Вероятнее всего, оно совершилось само собой, силою обстоятельств.
Один недавно умерший
русский писатель, владевший умом обаятельной глубины и светлости, человек, увлекавшийся безмерно и соединявший в себе крайнюю необузданность страстей с голубиною кротостью духа, восторженно
утверждал, что для людей живых, для людей с искрой божией нет semper idem, и что такие, живые люди, оставленные самим себе, никогда друг для друга не исчерпываются и не теряют великого жизненного интереса; остаются друг для друга вечно, так сказать, недочитанною любопытною книгою.
Правда, что тогда же был и Булгарин, но ведь и Булгарины бывают разные. Бывают"Булгарины злобствующие и инсинуирующие, но бывают и добродушные, в простоте сердца переливающие из пустого в порожнее на тему, что все на свете коловратно и что даже привоз свежих устриц к Елисееву и Смурову ничего не может изменить в этой истине. Кто же может
утверждать наверное, что современная
русская литература не кишит как злобствующими, так и простосердечными Бултариными?
— Как же, chere amie [дорогой друг (франц.).], ты это
утверждаешь!.. — говорил он (даже в
русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). — Как женщина, ты не можешь даже этого понимать!..
Напрасно приверженцы старой Руси
утверждают, что то, что внесено в нашу жизнь Петром, было совершенно несообразно с ходом исторического развития
русского народа и противно народным интересам.
При господстве такого образа мыслей легко могло произойти то, что
утверждает мизантроп: что если два человека с талантами в обширном городе встречаются, то так друг другу обрадуются, как двое
русских, которые бы в первый раз встретились в Китае.
Чтобы
утвердить Русский язык на правилах и привести в систему, Монархиня основала Академию Словесности, по примеру Французской, и мы обязаны сему трудолюбивому обществу Полным Российским Словарем, нужным для всякого и необходимым для Авторов.
Звуки его голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты: когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться, и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтоб скрыть собственное смущение, — и в свете
утверждали, что язык его зол и опасен… ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: — свету нужны французские водевили и
русская покорность чуждому мнению.
Поэтому мы можем с гордостью сослаться на всю
русскую публику,
утверждая, что никогда новая литература наша не была поборницею невежества, застоя, угнетения, никогда не принимала характера раболепного и подлого.
На этом основании один господин
утверждал даже (в 14 № «
Русского вестника», стр. 108), что в промышленных губерниях не следует отчуждать даже усадьбы в собственность крестьян, потому что крестьяне-промышленники разбредутся на промыслы, оставив в усадьбах жен своих, и «что же тогда ожидает помещика?
Помню роскошный, теплый вечер, который мы провели с дядею в орловском «губернском» саду, занимаясь, признаться сказать, уже значительно утомившим меня спором о свойствах и качествах
русского народа. Я несправедливо
утверждал, что народ очень умен, а дядя, может быть еще несправедливее, настаивал, что народ очень глуп, что он совершенно не имеет понятий о законе, о собственности и вообще народ азият, который может удивить кого угодно своею дикостью.
Утверждая это, г. Жеребцов вовсе не думает унижать народ
русский; напротив — он во всей книге, отстаивая народность, силится превознести все
русское.
«Не ранее 1033 года Ярослав успел изгнать Святополка из Киева», — положительно
утверждает г. Жеребцов; между тем в самом кратком учебнике
русской истории вы найдете, что бегство и смерть Святополка относятся к 1019 году.
Письмо это
утверждает обращение Гоголя к России; слова «к
русской груди моей» это доказывают.
— Я
утверждаю, что перед честной
русской интеллигенцией лежат две задачи: во-первых, отрешиться от себя… совлечь ветхого человека… за исключением одного свойства — знания… Во-вторых, разбудить народ, загипнотизированный вековой спячкой…
Но немки, нанявшие квартиру несколько раньше меня, не хотели признавать нашего права на совместное пользование садом; они всё спорили с хозяйкою и
утверждали, что та им будто бы об этом ни слова не сказала и что это не могло быть иначе, потому что они ни за что бы не согласились жить на таких условиях, чтобы их дети должны были играть в одном саду вместе с
русскими детьми.
Вы говорите, что «основание жизни
русского народа есть «коммунизм», вы
утверждаете, что «его сила лежит в аграрном законе, в постоянном дележе земли».
Мы, оставившие Россию только для того, чтобы свободное
русское слово раздалось, наконец, в Европе, — мы тут налицо и считаем долгом подать свой голос, когда человек, вооруженный огромным и заслуженным авторитетом,
утверждает, что «Россия не существует, что
русские не люди, что они лишены нравственного смысла».
Находились иные радетели, которые решались даже
утверждать, что поэт был подкуплен, соблазнен камер-юнкерским шитьем и дворскими милостями — и не было громкого, разъясняющего голоса в защиту оскорбляемой памяти
русского поэта.
— Да, мне говорил это в детстве моем князь Гали, говорили и другие, но никто не побуждал меня выдавать себя за
русскую великую княжну, и я никогда, ни одного раза не
утверждала, что я дочь императрицы.
Об этой самозванке писали иностранцы с разными, по обыкновению, прикрасами. Они-то и
утвердили мнение, будто эта женщина действительно была дочерью императрицы, имевшею законное право на
русский престол, что, взятая в Италии графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским, она была привезена в Петербург, заточена в Петропавловскую крепость и там, 10 сентября 1777 года, во время сильного наводнения, затоплена в каземате, из которого ее забыли или не хотели вывести.
Но патер Лиадей, служивший некогда офицером в
русском войске,
утверждал положительно, что он знает принцессу.